— Шаман! — негромко позвал вождь.

Ответа не последовало. Вождь осторожно взялся за краешек шкуры, закрывавшей вход в пещеру, и потянул.

— Шама-ан! — повторил он. — Шаман, ты тут?

В пещере завозилось, зашуршало, зачавкало губами, потом из дымной полутьмы донеслось недовольное:

— А где еще мне быть?

— Я тут это…

— Заходи внутрь, — перебил его голос шамана. — Тепло не выпускай. Небось, не май месяц на дворе.

Вождь боком протиснулся в пещеру, заморгал, пытаясь привыкнуть к слабому свету костра, разведенного под глиняным горшком. Шаман сидел на грязной шкуре, расстеленной в дальнем углу пещеры, позевывая и протирая кулаками глаза.

— Я разбудил тебя, шаман? — ужаснулся вождь. — Прости меня, пожалуйста…

— Я не спал.

— Просто сейчас середина дня, я думал…

— Сказал же — я не спал! — рявкнул шаман и широко зевнул. — Я размышлял. Чего тебе нужно?

Вождь замялся.

— Я тут подумал… — и замолчал, смущенно ковыряя пол пещеры большим пальцем ноги.

— Ну, молодец, — похвалил его шаман. — Делай так почаще, это хорошее хобби.

— Чего? — переспросил вождь. Он быстро заморгал, мохнатые брови сошлись у него над переносицей, что было верным признаком усиленной работы мысли.

— Неважно, — отмахнулся шаман. — Все равно не поймешь. Это все?

— Не, — сказал вождь, запуская палец в нос. — Я это, чего подумал: вот мой отец был вождь племени, так?

Шаман пожал плечами.

— Ну, более или менее.

— И мой дед был вождь племени, верно?

— Тебе виднее, я вас всех не запоминаю.

— Вот именно, шаман. А ведь и до них были вожди! И никто их уже не помнит. Я спрашивал племя — моего отца еще смутно помнят, особенно женщины. А деда даже старухи не вспомнили, память у них уже не та. Ну, а тех, что до деда были, и вовсе никто не знает. А ведь, должно быть, мудрые были вожди, сильные, славные! А?

Палец вернулся из ноздри с добычей, вождь критически ее осмотрел и вытер о набедренную повязку. Шаман вздохнул.

— Очень мудрые, — подтвердил он.

— Так вот, — продолжал вождь. — Я и подумал: а если меня мамонт на охоте затопчет, или я с дерева упаду?

Шаман снова передернул плечами.

— Было бы неплохо, — буркнул он себе под нос.

Вождь быстро замотал головой, грязные волосы разметались вокруг его головы.

— Я не о том, — сказал он. — Что, если и меня племя забудет? Вот, помру я, пройдет время, и никто не вспомнит?

Шаман кивнул.

— Ага, — сказал он.

— Что «ага»?! — взвился вождь. — Я тут вождь или хвост коровий?

Шаман внимательно осмотрел вождя, пожевал губами.

— Вождь, — неохотно признал он.

Вождь кивнул.

— Ну так вот, — сказал он. — Хочу, чтобы меня помнили. Хочу, чтобы внуки моих внуков говорили: «Вот, был вождь Угу, самый лучший вождь племени».

Шаман вздохнул.

— А от меня-то что требуется? — спросил он.

Вождь смущенно почесался под набедренной повязкой.

— Ну… — неуверенно сказал он. — Ты это… Наколдуй чего-нибудь. Ты же все можешь.

Шаман потеребил бороденку.

— Это трудно…

— Пять бизоньих шкур, — поспешно сказал вождь.

— Хм-м-м…

— И нога антилопы.

Шаман кивнул.

— Ну и большой горшок для варки мяса, разумеется, — произнес он задумчиво. — Пусть твоя жена принесет его завтра. Проследи, чтобы она не забыла наполнить его вареным мясом.

— Конечно, — кивнул вождь. — Значит, сделаешь?

Шаман важно кивнул.

— Конечно. Но это еще не все. Нужно, чтобы ты выполнил кое-какие ритуалы…

— А без этого нельзя? — забеспокоился вождь. — Может ты как-нибудь сам? Постучишь в бубен, поколдуешь, а?..

— Я-то постучу, — сурово ответил шаман. — Кого люди должны запомнить, тебя или меня?

— Меня, — уныло признал вождь.

— Ну так слушай сюда, — сказал шаман, загибая на руке палец. — Во-первых, нужны открытые голосования.

— Чего?

— Голосование. Обряд такой. К примеру, ушли олени на юг. Выходишь к племени, говоришь: голосуем! Кто хочет перекочевать на юг, за стадами оленей, поднимите руку. Потом считаешь руки.

— Э-э…

— Я сам посчитаю, ясно? И тебе скажу. Если поднятых рук много, говоришь: большинство проголосовало «за», значит, кочуем.

— Так ведь это… Если стада уйдут на юг, нам и так придется следом идти. Зачем это… как его… голое сование?..

— Сказал же: обряд такой! — рассердился шаман. — А люди потом скажут: мудрый вождь, с народом посоветовался. Никто и не поймет, что выбора не было. Да и вообще, сделать можно по-своему, главное — чтобы голосование было.

— А-а-а… — почесал в затылке вождь. — Понял.

— Ничего ты не понял, — сказал шаман. — Просто делай, как я скажу.

Он загнул второй палец.

— Слушай дальше. Всем старикам, кто не может охотиться, назначишь пенсии.

— Чего?

— Пенсии, говорю, — повторил шаман. — Тьфу… Кормить стариков мясом надо. Всех, даже тех, кто уже ходить не может.

— А чего их кормить? — удивился вождь. — Берешь камень побольше, хрясь, и не надо никого кормить…

— Это пенсия, осел, — оборвал его шаман. — Колдовство такое.

Вождь открыл было рот, чтобы возразить, но шаман уже продолжал:

— И в-третьих…

— Сколько же у тебя этих пальцев, — обеспокоенно сказал вождь.

— Это самое важное, — сказал шаман. — Ты сейчас от всей добычи берешь себе половину, так?

— Ага, — кивнул вождь. — Я же вождь!

— Вот, — сказал шаман. — А с сегодняшнего дня бери поровну со всеми.

— Это еще зачем? — не поверил ушам вождь.

— За деревом! — огрызнулся шаман. — Чтобы люди думали, что ты щедрый и справедливый.

Вождь нахмурился, слова шамана показались ему зловещими, хотя смысл от него ускользал.

— Через какую-нибудь пару лет, — продолжал шаман, — люди будут тебя обожать. Хорошего вождя люди сами захотят помнить. Возьмут каменный топор, высекут на скале твой портрет, подпишут: «Угу, самый лучший вождь племени». Я потом придумаю письменность, может, на той неделе, чтобы можно было подписать… И уж тогда тебя никто не забудет.

— Никогда? — недоверчиво спросил вождь.

— Никогда, — пообещал шаман.

Вождь задумчиво пожевал губами.

— Ждать уж очень долго, — сказал он.

— Ну, а ты как хотел?

— Побыстрее бы…

Шаман вздохнул.

— Иди. Сегодня назначаешь пенсии, завтра — устроишь голосование. Про добычу не забудь: со всеми поровну.

Вождь печально вздохнул и вышел. Когда шкура за ним опустилась, шаман почесался и улегся обратно на шкуры. Через несколько минут тишину пещеры нарушал только мирный раскатистый храп.

На следующий вечер вождь вернулся.

— Вот и ты, шаман, — сказал он, завидев шамана, сидящего на корточках рядом с пещерой. Перед шаманом стояла плошка с ягодами, которые шаман неторопливо отправлял в рот.

— Вот и я, — хмуро отозвался шаман. — А вот ты. Мы оба тут, нет только моего горшка с вареным мясом.

Вождь отмахнулся от него.

— Шаман, я все сам придумал. Я сделал по-другому.

— Да ну? — приподнял бровь шаман.

— Ага, — радостно кивнул вождь. — Пойдем, покажу!

Шаман не двинулся с места.

— Идем, идем! — потянул его за рукав шкуры вождь.

Шаман неохотно поднялся и последовал за вождем. Тот обогнул холм, спустился по лощине и наконец остановился перед плоским обломком скалы, лежавшим у тропинки.

— Вот! — гордо сказал вождь. — Вот, видишь? И не надо никаких этих, сований, или как их там.

Шаман взглянул на камень. На гладкой поверхности виднелись глубокие царапины, приглядевшись, шаман понял, что они изображают человека с дубинкой в руке.

— Примитивное искусство, — сказал шаман. — Это, стало быть, ты сам?

— Ага! — с гордостью произнес вождь. — Отличный рисунок, ты с первого взгляда понял, что это я. По этой тропинке все племя каждый день ходит, все будут видеть меня, и никогда не забудут. Будут говорить: «Вот, это Угу, он самый лучший вождь племени, потому что он на камне нарисован!» Здорово я придумал?

Шаман помолчал. Потом пожал плечами.

— Ну, — сказал он, — что-то в этом есть.

— Я мудрый, — сказал вождь. — Ты тоже мудрый, шаман, но я мудрее.

Шаман вздохнул.

— Горшок с мясом чтоб был в моей пещере завтра, — сказал он. — И про бизоньи шкуры не забудь. Это моя идея, так что ты мне должен.

Потом он отвернулся и неторопливо побрел по тропинке обратно. Дойдя до поворота, он обернулся к вождю, все еще любовавшемуся своим портретом, и добавил:

— И вот что еще… Я конечно не спорю, можно и так. Помнить-то они будут, вот только…

— Что? — недовольно спросил вождь.

— Да нет, ничего, — ответил шаман. Секунду помедлив, он снова повернул голову к вождю и добавил:

— Если захочешь узнать, почему люди над тобой смеются — заходи, растолкую.

И ушел.